– Грамотный, – усмехнулся Тартищев, – ничего, скоро притихнет.

– Грамотный, – подтвердил Вавилов, – батюшка у него, оказывается, в Томске проживает, купец первой гильдии, да и сам Мозалевский пару лет назад служил письмоводителем у одного из тамошних судебных следователей. Поэтому и замолчал сразу, как нашли у него во время обыска золотые часы Дильмаца и пять золотых французских монет. Словно ему рот зашили, замолчал.

– Федор Михайлович... – Хворостьянов льстиво улыбнулся и пододвинул к Тартищеву блюдо со светло-янтарной семгой. За секунду до этого он то же самое проделал с бочоночком багровой зернистой икры, малосольными огурчиками, разваристой картошечкой, обжаренной на сливочном масле и щедро политой сметаной, и графином водки, самолично настоянной на бруснике. – Закусывайте, дорогой вы мой, закусывайте! В последнее время, смотрю, совсем с лица спали, на заимке у меня перестали появляться, а ведь одна банька моя чего стоит! Кедровыми чурочками топим, запах-то, запах... А парок! До костей пробирает! – Вице-губернатор закатил глаза в сладостной истоме, словно только что слез с полка своей и впрямь замечательной бани.

Тартищев послушно выпил и закусил, потому что на собственном, отнюдь не веселом опыте убедился: в моменты, когда вице-губернатор принимался хвалить свою баню, лучше было не перечить, ибо умиление на его роскошном лице вполне могло перейти в гримасу, которая сулила истинную «баню», от которой после не то что потом изойдешь, кипятком, э-э-э, сморкаться будешь...

– Огурчики, огурчики пробуйте, в собственной оранжерее выращены, – совсем уж елейно пропел Хворостьянов и улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой. Наколов сверхаппетитный с виду огурчик на вилку, вице-губернатор поднес его Тартищеву и расцвел таким восторгом, будто только что вручил ему орден, и не иначе как святого великомученика и победоносца Георгия с надписью «За службу и храбрость»...

– Ваше превосходительство... – Тартищев приложил салфетку к губам. Огурчик был негласным сигналом переходить от возлияний к делу, чему он незамедлительно и подчинился. – Разрешите доложить о ходе следствия о смертоубийстве Отто Людвига фон...

Хворостьянов сердито поджал губы, нахмурился и перебил его:

– У меня тут с утра только тем и занимаются, что докладывают о ходе следствия. Без тебя знаю, что не сознается Мозалевский в убийстве. Губернатор недоволен, какие ж вы органы дознания, если не в состоянии добиться от преступника повинной? Ольховский заявил мне, что для обвинения Мозалевского имеются веские улики, но желательно, видите ли, чтобы преступник сам рассказал в подробностях о совершенном им убийстве.

– Собрать улики, ваше превосходительство, полдела, а ведь надо еще так исхитриться, чтобы заставить преступника повиниться в содеянном. Он ведь не враг себе, тем более такой грамотный, как Мозалевский. Он же понимает, что ему за это убийство одна дорога – в петлю.

– Но ты все-таки возьмись за него, Федор Михайлович, а? – Хворостьянов просительно заглянул ему в глаза. – Губернатор только на тебя и надеется. Тартищев, говорит, старая гвардия, не то что эти выскочки Лямпе и Ольховский... Давно уже пора ему коллежского советника [39] дать...

«Так я тебе и поверил», – подумал Тартищев, а вслух сказал:

– Я бы попросил тогда особых полномочий. Я не люблю, когда мне дышат в загривок.

– Все, что ни пожелаете, будет исполнено! – потер руки Хворостьянов. – Говорите, что вам требуется.

– Мне требуется еще раз осмотреть комнату, где произошло убийство. К тому же в охранном отделении мне не торопятся показать список изъятых вещей. Говорят, что такового не имеется. Но я знаю точно, что Ольховский велел вызвать сразу, как только стало известно об убийстве князя, Черкизова, одного из своих письмоводителей, который поднаторел в описи изымаемых или остающихся без надзора владельца вещей. Для какой-то цели он же понадобился?

– Резонно, резонно, – закивал головой Хворостьянов. – Я думаю, это очень просто выяснить. Что еще?

– Я хотел бы сам допросить Мозалевского, но не в сыскном отделении, где один вид кабинета пугает арестованных. Лучше будет, если его привезут ко мне домой.

– Я вполне с вами согласен, – с готовностью закивал головой Хворостьянов. – Когда это лучше сделать?

– Думаю, что не стоит откладывать в долгий ящик. Часа через полтора я буду готов к допросу.

Через десять минут Тартищев покинул кабинет Хворостьянова и почти столкнулся на пороге со штаб-офицером полковником Лямпе. Придерживая шашку, жандарм попытался обойти его справа, но Тартищев произвел незаметный глазу маневр и перекрыл ему движение. Жандарм недовольно сморгнул и метнулся влево, но Тартищев и тут его опередил. Коренастый Лямпе от неожиданности боднул его головой в грудь и проворчал:

– Право слово, Федор Михайлович, какой вы огромный. На телеге не объедешь!

– Прошу прощения, Александр Георгиевич, – Тартищев галантно улыбнулся, – давеча одного из ваших филеров так же вот чуть-чуть не задавил. Вздумал, сукин сын, со мной в кошки-мышки играть.

– О чем это вы? – насторожился Лямпе. – Наверняка это кто-то из охранки. Они даже за мной иногда топают, мерзавцы.

– Нет, их филеров мы знаем. А ваши мало того что косяком ходят, так еще шпоры постоянно забывают снять. А вчера так вообще конфуз вышел. Топает за моим новым агентом офеня со всякой книжной ерундой на продажу, так мало что шпорами бренчит, так еще и шашку оставил. Торчит она у него из-под кафтана ровно на четверть. Хоть бы баб постеснялся, всякое ж подумать можно...

Лямпе побагровел, заловил открытым ртом воздух, затем справился с волнением.

– Вы бы лучше за своими присмотрели, Федор Михайлович! Ваше дело уголовщиной заниматься, а фон Дильмаца оставьте моему ведомству. В Вене подозревают, что это политическое дело, и скандал обещают нешуточный.

– Да разве суть в том, какое это дело, – улыбнулся Федор Михайлович, – и какое ведомство им будет заниматься, главное, что человека лишили жизни, и наш святейший долг общими усилиями уличить злоумышленника и добиться, чтобы его примерно наказали.

Лямпе скривился так, что жесткие усы встали по стойке «смирно», и процедил сквозь зубы:

– Смотрю, Федор Михайлович, вы изрядно насобачились в нужный момент нужными словами изъясняться! Вроде и придраться не к чему, только мне почему-то вас иногда пристрелить хочется.

– Вы это правильно подметили, Александр Георгиевич! Именно нужными словами и именно в нужный момент! А стрелять в меня не надо, все равно промахнетесь! – Тартищев расхохотался и дружески хлопнул Лямпе по плечу. – Давай лучше завтра по рыбным расстегаям постреляем прямой наводкой. Хворостьянов грозится в баню позвать, так там и проверим, кто на что горазд...

Лямпе покрутил головой и огорченно вздохнул:

– У меня завтра своя баня намечается. Из столицы прибывают австрийский консул и чиновник из нашего Министерства иностранных дел. Представляешь, какой мне крендель из ушей сделают? Две недели с Мозалевским бьемся, и ни с места!..

– Ну что ты, право! – Федор Михайлович сочувствующе развел руками. – Какие это сроки? На моей памяти молоденький гимназист, который ни за что ни про что пристрелил семь человек, пять месяцев держался...

– Ничего себе, успокоил! – сморщился, как от зубной боли, Лямпе. – Кто мне даст пять месяцев? Мне уже завтра голову оторвут!

– И это не беда! У нас головы, как у той ящерицы хвост, имеют склонность вновь отрастать! – Тартищев кивнул штаб-офицеру и быстрым шагом вышел из приемной вице-губернатора.

Лямпе проводил его взглядом и приказал следовавшему за ним адъютанту:

– Узнай, кто из агентов переодевался офеней и вел наружное наблюдение за протеже Тартищева Поляковым, и вырви у этого идиота все, что без толку болтается, в том числе шпоры и шашку!..

Глава 9

– Итак, Николай Тимофеевич, присаживайтесь. – Тартищев жестом показал Мозалевскому на мягкое кресло, стоящее напротив. Тот криво усмехнулся и присел на самый краешек. Тартищев окинул его внимательным взглядом и приказал стражникам, сопровождавшим арестованного из тюрьмы, подождать за дверью. Затем сложил руки на груди, это был сигнал Алексею, пристроившемуся за оконной шторой, чтобы тот начал записывать разговор. – Мне не хочется строить нашу беседу в привычном русле. Я понимаю, вас достаточно долго запугивали, вам угрожали, в отдельные моменты применяли даже физическое насилие, но вы, Николай Тимофеевич, грамотный человек и должны понимать, что это убийство неординарное. Убит иностранный путешественник. Об этом событии доложено государю. Представляете его гнев и тревогу за дальнейшее состояние отношений с Австро-Венгерской империей. Ведь это международный скандал, который может перерасти в военные действия.