– Докажешь, докажешь, – махнул рукой Тартищев, – теперь тебе только и остается, что доказывать. – И смерил его грозным взглядом: – Отчитывайся, голубь, зазря фонарь под глаз заработал или все-таки узнал кое-что полезное?
Глава 17
– Ну что ж, – Тартищев потер лоб, – кажется, кое-что проясняется. Тара, если не знаешь, – посмотрел он на Алексея, – крупнейшая ссыльнокаторжная тюрьма для особо опасных преступников. Находится она на Нерчинских рудниках и в такой глуши, что еще не было случая, чтобы кто-нибудь сбежал оттуда. – Он задумчиво посмотрел в окно и проговорил: – Мамонт... В это трудно поверить... Но все-таки не следует сбрасывать со счетов...
– Позвольте, Федор Михайлович, – подал голос Вавилов, и Алексей заметил, что его глаза вспыхнули неподдельным азартом. – Уж не тот ли это Мамонт, которого три года назад схватили в Нижнем Новгороде? Он сидел у нас в этапной тюрьме месяца два. Кажется, его как раз на Тару и направили?
– Пока ничего не могу сказать, – Тартищев поднялся из-за стола, – насколько мне известно, смертную казнь ему заменили ссылкой на свинцовые рудники, на верную, но медленную смерть. А оттуда побег вообще невозможен. Причем есть секретный циркуляр, по которому при малейшей попытке к бегству Мамонтов подлежит немедленному уничтожению. Он знает об этом...
– А почему его тогда не повесили? – спросил Алексей.
– Мамонтов – фигура необычная, – вздохнул Тартищев. – Сам он из дворян, геройский морской офицер, защищал Севастополь, получил ранение. Теперь это его основная примета: рубец от носа до уха и слегка по этой причине скособоченный нос. Силищи небывалой, говорят, на спор поднимал корабельную пушку и на плечах проносил ее с кормы до носа. Но и скандалист неимоверный. За это его и с корабля списали, и из офицеров разжаловали. Кажется, избил старшего офицера, если не самого капитана. Напивался он страшно и по пьяни как раз свое первое убийство и совершил. Застрелил из пистолета трех пехотных офицеров. Показалось ему, видите ли, что они не так на него посмотрели. От казни его спасло геройское прошлое. Присудили ему десять лет каторги и вечную Сибирь, но с этапа, где-то под Уралом, ему удалось бежать. И вдобавок ко всему он увел с собой еще с десяток каторжных. Тут же сколотили они шайку и давай бесчинствовать на дорогах. Жестоко работали, с кровью, ни одного свидетеля, даже детей, в живых не оставляли... Но от петли его опять отмазали... – Тартищев тяжело вздохнул. – Неужто и вправду Мамонт на свободу вырвался? Крайне дерзкий мерзавец и опасный...
– Насколько я понимаю, Федор Михайлович, – опять встрял Вавилов, – никаких известий о его побеге в полицию не поступало?
– В том-то и дело, что никаких, – развел руками Тартищев, – этот случай редкостный, и, думаю, нас бы немедля известили о побеге. Смею пока надеяться, что кличка Мамонт – рядовое совпадение, не больше. Но тем не менее следует проверить, что это за Мамонт такой. Если его габариты соответствуют кличке, то напрашиваются некоторые выводы... Не кажется ли вам, господа хорошие, что в последнее время мы с весьма большим количеством силачей встречаемся? Не пора ли этот список основательно проредить?
– «Прополкой» пусть Алешка занимается, – пробормотал Вавилов и вновь потрогал заплывший глаз. – Я вплотную берусь за цирк. Посмотрю, что это за птичка такая – кассирша и нет ли в ее окружении людей, которым могла бы понадобиться моя карточка. Подозреваю, что она водит тесную компанию не только с этим венгерским князем и с Носатым, но и кое с кем еще. Сильным, волосатым и очень ловким... Ты говоришь, – он посмотрел на Алексея, – она отзывалась о нем с опаской?
– Не то чтобы с опаской, а с явной неохотой, словно ей страшно не хотелось обращаться к нему за помощью. Кажется, он у них вроде главаря...
– Посмотрю, – пробормотал сквозь зубы Вавилов и натянул картуз на голову. – Кстати, кто этот Носатый? С него я и начну, с первого...
– Носатый – это Изя Фейгин. Бывший ссыльнопоселенец, а теперь мелкий чиновник из отделения Русско-Американской компании, – ответил Тартищев. – Мелкий, но очень нужный. Наши агенты выяснили, что в его обязанности входит составление торговых обозов, наем ямщиков, охраны... Сами понимаете, насколько он полезен для тех, кто замышляет побег с Тары. А судя по тому, что они в ближайшее время собираются переправить туда крупную сумму денег, побег намечен на ближайшее время. Летом гораздо проще уйти от погони.
– Но им нужны большие деньги, чтобы заплатить за новые паспорта, – вмешался Алексей. – И нужно еще достать эти деньги... Думаю, по этой причине побег несколько задержится.
– Правильно думаешь. – Тартищев одобрительно крякнул, но тут же перешел на прежний суровый тон: – Я не сомневаюсь, что этот лис Басмадиодис наверняка всучит им те же самые бланки, которые ему вернул Алексей, и прилично при этом нагреет господ заговорщиков.
– Приличнее не бывает, – кивнул согласно головой Вавилов и потер ладони, – но пусть они сейчас помечутся, поищут денежки, а мы тем временем выявим их связи, помощников, сообщников, сочувствующих и просто ротозеев, которых они смогут обвести вокруг пальца, а через некоторое время подкинем информацию, что грек пытается обуть их на обе ноги... – Он хищно сверкнул подбитым глазом и открыл в улыбке крупные зубы. – Тогда и нам свой кусок пирога отломится. В ярости господа заговорщики не только сами себя сдадут, но и всех своих подельников, причем в одночасье.
– Мысль у тебя хорошая, – согласился Тартищев, – работай над ней. А к Изе я приставлю трех агентов. Будут пасти его круглосуточно. Даже в клозете ему от них не спрятаться.
– А как же тогда Ольховский? – осторожно справился Алексей. – Вы говорили, что это дело охранки?
– Конечно, говорил, – согласился Тартищев, – и даже кое-какую работенку ему подкинул. Кстати, касаемо подпольной типографии. Но Мамонт – уголовничек, к тому же каких еще поискать. Так что наш это хлеб, Алеша, конкретно наш. – Он посмотрел на Вавилова и приказал: – Ладно, валяй! Иди и займись делом. Сроку тебе три дня. Не найдешь карточку – вовсе выгоню из полиции.
Вавилов пробормотал что-то себе под нос и почти выбежал из кабинета.
Тартищев, заложив руки за спину, прошелся взад-вперед по комнате, то и дело бросая на Алексея быстрые взгляды исподлобья. Потом смилостивился:
– Давай присаживайся, разговор к тебе есть серьезный.
Алексей опустился на диван, а Тартищев остановился напротив и, по-бычьи склонив крупную голову, оглядел его с головы до ног:
– Хорош, нечего сказать! Что ж ты так оплошал? – И поднял упреждающе руку. Дескать, хватит объяснений. Уже наслушался. Затем отошел к столу и, опустив на него широкую ладонь, окинул Алексея уже испытующим взглядом. – Хочу сообщить тебе интересную новость. И постарайся выслушать ее спокойно. Оказывается, Изя Фейгин проходил по одному делу с той самой девицей, Александрой Завадской, которой ты позволил благополучно скрыться. Но не долго птичка порхала, через несколько месяцев ее схватили в Киеве. От петли ее спасла беременность, но тем не менее Завадскую отправили в Тару. По дороге она родила мертвого ребенка...
– В Тару... Ребенка? – Алексей ощутил неприятную, почти болезненную сухость в горле, словно его основательно продраили песком.
– Да, в Тару, – произнес холодно Тартищев и отвел взгляд. – Но это не все. Три месяца назад Завадская скончалась от скоротечной чахотки, и ее похоронили на тюремном кладбище...
– Зачем... зачем вы это мне говорите? – с трудом произнес Алексей и закашлялся.
– Потому и говорю, – Тартищев сердито хлопнул ладонью по столешнице, – что ты до сих пор не выбросил ее из головы. Ты, дурья башка, соображаешь, чем это тебе грозит? Придумал себе сказку, забил голову романтическими бреднями, а не понимаешь, что эта дрянь – самая обыкновенная уголовница, для которой равно было, что убить, что плюнуть.
Он наклонился, вытащил из письменного стола лист бумаги и перебросил его Алексею на колени. И тот с ужасом обнаружил, что это аккуратно склеенный портрет, который он собственноручно, казалось, уничтожил утром.